10 июня 2003
22 августа 1995 года умер Олег Гайшун. Я был знаком
с ним ещё в годы учёбы в институте на старших курсах. Многие
студенты наших лет должны помнить Олега - он был «заведующим»
музыкального сопровождения институтских вечеров отдыха, «крутил»
на вечерах в нашем клубе на третьем этаже пластинки с танцевальной
музыкой 30-40 годов, популярной в наше время. Это были пластинки
с записями оркестров Рэя Нобла, Амброуза, Генри Холла, Гая Ломбардо,
Джека Хилтона, Марека Вебера, Глена Миллера, Александра Варламова,
Александра Цфасмана и других. Очень популярной была в то время
музыка из кинофильма «Серенада Солнечной долины».
…Почти полную коллекцию отреставрированных записей этих оркестров,
составленную Глебом Скороходовым, я собрал ещё в Грозном и бережно
храню до сих пор, хотя и приобрёл в последние годы четыре выпуска
компакт-дисков с этой музыкой. Многие любимые и памятные мелодии
этих оркестров я храню на компьютере…
На этих вечерах зал ломился от гостей. Сколько усилий тратилось
нами на приобретение пригласительных билетов на двоих! У входа
в институт стояли дежурные, пропускавшие строго по пригласительным
билетам, и всегда толпились желающие попасть на вечер. Гостями
наших вечеров нередко были студенты пединститута и музыкального
училища. Ликующая, беззаботная наша молодость, весёлое и радостное
настроение - как это было давно и как недавно…
Помню Олега тех лет - молодого, серьёзного, стройного, в чёрном
костюме и белоснежной рубашке с узким чёрным галстуком. Иногда
он выходил в зал клуба из «радиорубки», иногда и танцевал с
нами. В предвоенные годы я часто виделся с ним в ГИПРОгрознефти,
он работал (с конца 80-х годов) у Бориса Ивановича Лугового
в отделе АПР на графопостроителях, в угловой комнате первого
этажа, окна которой выходили на трест Грознефтегеофизика и ЦНТБ.
В этой комнате Олег хранил старый проигрыватель и старые пластинки,
сохранившиеся, думаю, со студенческих лет. В этой комнате мы
с ним вспоминали былое и слушали старую музыку, что помогало
нам забыть постоянное ощущение тревоги этих двух последних,
ещё мирных, предвоенных лет…
…В один из этих студенческих вечеров судьба и свела меня впервые
с Саламбеком Хаджиевым, дежурившим на входе в институт.
Он был студентом технологического факультета на два курса младше
нас. У меня не было пригласительного билета, и я пытался пройти
с помощью вахтёра, по протекции мамы, работавшей комендантом
общежития, что на улице Ленина, рядом с нашим Дворцом спорта
(в подвале этого общежития и прятался от обстрелов Сергей Сергеевич
Козловский). Пройти Саламбека мне не удалось, но меня пропустили
вахтёры через боковые ворота в институтский двор, выходившие
на Чеховский сквер.
Много лет спустя, когда Саламбек Наибович был директором ГрозНИИ,
наши пути вновь пересеклись. В 1985-87 годах я вновь сотрудничал,
по совместительству, с лабораторией Бориса Александровича Сучкова,
и несколько раз в кабинете Хаджиева мы обсуждали проблемы применения
вычислительных машин в научно-исследовательской деятельности
института.
В эти годы (несколько ранее, в начале 80-х) один из старейших
сотрудников института, Алексей Борисович Одинцов, очень
интересный человек, хорошо знавший Грозный, писал монографию
по истории ГрозНИИ, его созданию и о людях, работавших в институте.
Он умер в апреле 1985 года, но свою работу успел завершить и
издать.
Когда-то и мой отец, после окончания им нашего института в
1935 году (дипломная работа его была посвящена добыче, транспортировке
и хранению нефти из XIV пласта караган-чокракских отложений
Новогрозненского месторождения), работал в ГрозНИИ, в лаборатории
Котяхова в цокольном этаже института. В 1985 году я бродил по
этому этажу и встретил там пожилых сотрудниц института, которые
помнили Котяхова и эту лабораторию. Много позже научные и практические
проблемы этой лаборатории стали научными и практическими проблемами
СевКавНИИ.
Снова я в институте, снова на студенческих скамьях его аудиторий…
Борис Николаевич Башилов читает нам лекции по начертательной
геометрии. На кафедре начертательной геометрии работали Григорий
Павлович Степанов, мой сосед по дому на Первомайской улице,
бывший танкист, потерявший ногу в сражении на Курской Дуге;
Игорь Васильевич Сельский, о котором я уже упоминал;
Александр Николаевич Шаньгин, милейший человек, очень
мягкий и доброжелательный. К нему, как, впрочем, и к Сергею
Сергеевичу Козловскому, и к Анатолию Александровичу Шнейдеру,
очень подходит «определение» Оскара Уайльда: «Настоящий джентльмен
- это тот, кто кошку всегда называет кошкой, даже если он об
неё споткнулся и упал».
Вы уже, наверное, обратили внимание, что жизнь моя свела меня,
в основном, с очень хорошими людьми, в чём мне необыкновенно
повезло (полагаю, и вам тоже). Хорошего человека легко можно
узнать по его поступкам. Есть старинная китайская пьеса, в начале
которой перед зрителями молча проходят по сцене её главные персонажи.
Один проходит с книгой в руке, и спотыкается о камень. Оглянувшись
на него с негодованием, он проходит дальше. Появляется другой,
думая о чём-то своём. Увидев прямо на тропе камень, он поднимает
его и бросает в сторону. Третий персонаж идёт, весело напевая
и посматривая по сторонам. Увидев сбоку от тропы камень, он
поднимает его и кладёт на тропу. И всё ясно с этими персонажами,
не правда ли…
Мы любили лекции Бориса Николаевича Башилова, хотя этот
предмет не всегда легко давался нам, первокурсникам. Читал он
как-то легко, не упускал случая пошутить. Вспоминаю, например,
как он рассказывал на лекции о развёртке трёхмерных тел на плоскость
- показал на доске один способ, затем другой, при этом площадь
полученной развёртки была чуть ли не в полтора раза меньше.
«Ну вот, привет вам от пошивочной мастерской!» - комментировал
он. Лекцию Борис Николаевич заканчивал оригинально, всегда неожиданно
- рисуя на доске чертёж, он постепенно подходил к краю доски,
ближе к двери и вдруг исчезал за ней в момент, когда раздавался
звонок.
Александр Николаевич Шаньгин жил где-то недалеко от
моего дома, в районе моей Первомайской улицы (кажется, на Кабардинской,
не помню точно). Он был знаком с моей мамой и всегда останавливался
поговорить с ней, если встречался с ней, проходя мимо нашего
дома. У Шаньгина было два брата - Михаил Николаевич и Николай
Николаевич. Последний работал в СевкавНИИ, был он, в отличие
от своих братьев, высоким, крепким мужчиной. Михаил же с Александром
были небольшого роста и очень похожи друг на друга.
…Из ваших «переговоров», любезные мои читатели, я узнал, что
некоторые из вас учились в 41-й школе, что напротив стадиона
«Динамо». Во времена моего детства и юности, и даже значительно
позже, этой школы не было. Здесь, на улице Стахановцев, были
одноэтажные дома старой, ещё дореволюционной постройки. В доме
прямо напротив стадиона жил мой одноклассник Виталик Новаковский
(его фамилия Добик-Новаковский). Напротив его дома, на том месте,
где позже построили кафе-«аквариум», было бомбоубежище - такой
высокий бугор, с которого мы любили съезжать на велосипедах.
Рядом, прямо у дороги, на улице Стахановцев, долгое время была
керосиновая будка, куда в далёком детстве я ходил за керосином.
Тогда, после войны 1941-45 годов, мы готовили на керосинках,
позже на керогазах. А ещё раньше у нас были примусы. Я до сих
пор помню шум горящего примуса. Он всегда, и сейчас, ассоциируется
у меня с запахом черемши. Во время той войны, когда мы перебрались
из 4-й школы в дом напротив (всё на той же Первомайской улице,
я уже писал об этом), во дворе все жильцы дома, оставшиеся в
Грозном, варили черемшу на примусах - эта ассоциация у меня
с раннего, дошкольного детства.
На самом углу улицы Стахановцев и улицы Октябрьской, которая
вела от стадиона «Динамо» до самой Первомайской улицы (а на
углу Октябрьской и Первомайской я и жил в детстве и юности и
откуда я ходил в институт), стоял старый одноэтажный дом на
одну семью. Перед его дверью росли два огромных, дававших большую
тень в летние дни, дерева - айлант высочайший, или китайский
ясень (таких деревьев было много в Грозном, мы их называли «вонючкой»
из-за их запаха во время цветения). Этот дом, коттедж, в моём
детском воображении был связан, даже отождествлялся, с домом
мисс Хэвишем из романа Диккенса «Большие надежды» (недавно я
записал 4-серийный английский телефильм по этому роману - Чарльз
Диккенс мой любимый с детства писатель). Дом был какой-то мрачный,
может быть, из-за тени от этих деревьев и из-за самих этих деревьев,
чья листва походила на деревья в иллюстрациях к Диккенсу, и
мне казалось, что в нём произошла какая-то трагедия. В детстве,
проходя мимо него за керосином, я ускорял шаги.
Ещё дальше от угла, в сторону Первомайской улицы, за забором
был очень большой двор, в глубине которого стоял одноэтажный
дом тоже старой постройки. В нём жил Дидура, первый начальник
Грозненской промысловой геофизической конторы. Позже он был
отозван в Москву на повышение - ещё один наш грозненец, занимавший
большую должность в нефтяной промышленности, в частности, в
геофизической разведке. Мы с Валерой Поповым (о нём я тоже упоминал
- НИ-57, «курочили» в детстве каротажные станции во дворе института)
и Валентином Соколовым (он жил на Октябрьской улице, напротив
двора Дидуры, в том же дворе, где жила моя одноклассница Ольга
Боцманова, в последние годы преподававшая на стройфаке - может,
кто из строителей помнит её - Крестинская Ольга Григорьевна)
были знакомы с сыном Дидуры Виктором и не раз были у них во
дворе - огромный, помню, пустой двор, заросший травой…
…Историю партии нам читал Василий Иванович Филькин,
бывший когда-то (включая годы войны 1941-45) секретарём горкома
партии. До сих пор я храню вырезку из газеты «Грозненский рабочий»
с его статьёй на весь разворот (в «подвале» разворота) «Об объективном
освещении истории Чечено-Ингушетии в годы Великой Отечественной
войны». Он был человеком, по своей должности посвящённый в события
февраля 1944 года и предшествовавшему году. Статья интересная,
приподнявшая завесу над «кремлёвскими тайнами» тех лет.
Помню, как на одной из лекций по истории партии Филькина замещал
Аллахвердов. В начале лекции он, чтобы войти в «курс дела»,
заглянул в наши конспекты, пробежал их глазами и заявил: «Ну,
это филькина грамота…». Мы с трудом подавили смех.
Любимые, незабвенные наши преподаватели кафедр промысловой
геофизики… Забыть их невозможно - это всё равно, что забыть
свою юность. Курс кристаллографии читал нам Николай Пименович
Колпиков. Ещё один милейший, добродушный человек. Нельзя
было представить его вышедшим из себя, в гневе. Всегда приветливое
выражение лица, добрая улыбка, прятавшаяся в уголках глаз. След
ожога на левой щеке. Во время лекции он часто почёсывал подъёмом
ноги другую ногу. Позже мы узнали, что он во время войны был
лётчиком-истребителем. Несколько раз, спустя много лет после
окончания института, уже работая, я встречался с ним на улицах
города, и мы несколько минут беседовали - он оставался всё таким
же милейшим, добродушным человеком и разговор с ним всегда оставлял
в душе приятный след.
Практические занятия по кристаллографии с нами несколько раз
проводила Татьяна Сергеевна Крумбольт, молодая, весёлая
и стройная женщина, немногим старше нас, студентов. Как всегда,
память хорошо сохраняет несущественные детали, погружая важные
в свои неведомые глубины. Хорошо запомнился, как будто это было
вчера, случай на её занятиях. Это было в кабинете на втором
этаже, в геофаковском крыле института, самом последнем слева
по коридору, рядом со ступеньками «стыка» 4-х и 3-этажного частей
здания (сразу за кабинетом, слева по коридору, был лестничный
пролёт). Я сидел за одним столом с Валерой Шаровариным, в дальнем
от доски углу, на «камчатке». Валера сказал мне на ухо реплику
на слова Татьяны Сергеевны по ходу занятий (не буду её здесь
приводить), которая повергла нас в состояние бурного веселья.
Мы с ним не могли удержаться от смеха. Два раза Крумбольт сделала
нам замечание, но мы, взглянув друг на друга, продолжали безудержно
хихикать. Наконец, она нас выставила за дверь, и мы вволю насмеялись
в пустом коридоре, тишину которого нарушали только мы с Валерой
да чьи либо редкие шаги.
Блестящим лектором был Юрий Григорьевич Епифанов, читавший
нам курс методов электрического каротажа скважин (с его сестрой,
Аллой, я учился в одном классе два последних года, когда нас
«соединили» с девочками). Из этого курса в памяти до сих пор
сохранились потенциал- и градиент-зонды, кровельные и подошвенные.
Экзамен по этому курсу сдавать нам было нелегко. От старшекурсников
мы знали, например, что Епифанов мог отпустить студента, уже
взявшего билет и готовившегося к ответу (!), в туалет или покурить,
но по возвращении предлагал взять другой билет. Это было естественно,
и на этом «попался» мой одноклассник Володя Холодилов. Он зашёл
вместе со мной (фамилии наши рядом, в конце списка группы),
взял билет, но оказался не готов отвечать по нему и попросился
выйти, полагаясь на другой билет. В коридоре он покурил, поболтал
с нашими ребятами, ожидавшими своей очереди зайти на экзамен
и, конечно, не заглянул в учебник и конспект. Каково же было
его (и наше) удивление, когда Юрий Григорьевич оставил ему тот
же билет! Расчёт-то оказался верным…
Никогда не забыть нам и Николая Егоровича Каверина.
Он был очень педантичным преподавателем, на экзаменах шуток
не допускал и часто, отложив в сторону билет, беседовал с нами.
Из-за своего очень слабого зрения (он носил ну очень сильные
очки и без них становился совершенно беспомощным) он не доверял
нам, считая, что мы легко можем списать ответ на вопросы билета
прямо с учебника. С ним тоже был забавный случай, о котором
он вспоминал с обидой. Об этом нам рассказывали старшекурсники.
Однажды, когда Каверин читал лекцию в самой крайней аудитории
геофаковского крыла, справа по коридору, опять же перед «стыковкой»
корпусов института, напротив кабинета, из которого Крумбольт
выставила нас с Шаровариным (там ещё, помню, были какие-то ступени
вдоль доски), все слушатели на цыпочках покинули лекцию. Каверин
обратил внимание на мёртвую тишину в аудитории, прошёл по рядам
и никого не обнаружил.
Судьба не свела нас, геофизиков, с такими преподавателями,
как Борис Константинович Лотиев и Ирина Мечиславовна
Крисюк. Они читали лекции геологам нашего потока. Мы, геофизики,
начиная с третьего курса, уже редко были на лекциях в одной
аудитории с «чистыми» геологами (дружба наша, конечно же, и
естественно, сохранилась до сих пор). С Борисом Константиновичем
я столкнулся только один раз, при подготовке дипломного проекта,
на консультации по геологическим вопросам. Тогда же, во время
написания дипломного проекта, я впервые попал в кабинет ППЗ,
Павла Петровича Забаринского. Окна его кабинета выходили на
здание театра Лермонтова, кабинет всегда был в тени деревьев.
Кабинет был очень уютным, в тёмных шкафах было много монографий
по геологии, стопки академических журналов. Помню, моё внимание
привлёк большой атлас мира, моя давнишняя мечта, с картами крупного
масштаба и с большими, во весь разворот атласа, планами Лондона,
Парижа, Рима и столиц других стран.
Семён Самуилович Итенберг… Заведующий кафедрой промысловой
геофизики (очень похожий на президента Никсона), автор многих
научных книг, работ, учебника и статей в геофизических журналах.
Строг, но справедлив, всегда с уважением относившийся к нам,
своим студентам, обращаясь с нами на «вы». Он, как и Александр
Николаевич Шаньгин, был хорошо знаком с моей мамой и часто общался
с неё, особенно по общественно-партийным делам. Я хорошо помню
сына Итенберга, Мишу Жданова. Однажды, много уж лет тому назад,
когда я ещё работал в тресте Грознефтегеофизика, я руководил
летней студенческой учебной практикой по гравиразведке, которая
проводилась там же, где и наши годы - в Чернореченском лесу.
Среди студентов был и Миша Жданов, учившийся в Московском нефтяном
институте, но практику проходивший в Грозном. Очень умный и
способный юноша, выделявшийся среди остальных студентов. Тогда-то
я и узнал, что это сын Семёна Самуиловича, и что Министерство
высшего образования официально разрешило ему учиться на дневном
обучении сразу в двух высших учебных заведениях - в нефтяном
институте и университете.
Кто ещё сохранился в моей памяти из преподавателей… Денежкин.
Молодой, недавно появившийся на кафедре политэкономии, «стильный»,
сразу завоевавший наши симпатии. Чем-то похожий на Олега Гайшуна
- стройный, в чёрном костюме с чёрным, узким галстуком, весь
по моде тех лет. Он объяснил нам на занятиях, почему книги были
так дёшевы (в наше время) - за счёт цены на водку, бутылка которой
стоит в сотню раз дороже себестоимости литра спирта. Он понравился
нам с первого же семинара по политэкономии. Как обычно, желающих
отвечать по теме семинара не оказалось. И тогда Денежкин (не
помню его имени) поступил очень оригинально и понятно: «Раз
нет желающих, поступим просто». Он заглянул в журнал и вызвал
13-го по списку - Эдика Кривошеева. Эдик встал и сказал, что,
к сожалению, он не готов. «Ну, что ж, тогда послушаем его тёзку»
- предложил Денежкин и вызывает Эдика Гнатенко. И сразу стало
понятно, что это «наш» человек…
2 июля 2003
В последнее время запали мне в душу слова старой, популярной
цыганской песни "Ямщик, не гони лошадей":
"Но память, мой злой властелин
Всё будит минувшее вновь…"
Трудно, мои дорогие друзья, расстаться с любимым городом. Мои
рассказы повлияли на меня самого, память всё время зовёт назад,
в прошедшие годы. Я буквально снова "живу" в Грозном,
брожу по его прежним улицам.
На сайте Бориса Малхазова "Грозный виртуальный" (www.grozny.narod.ru)
находятся довольно много фотографий разрушенных войной улиц
нашего города и его уголков. Почти все места на этих фотографиях
я узнал (и соответственно переименовал снимки), но, признаюсь,
мне пришлось как следует покопаться в памяти. На этих фотографиях
можно увидеть и "Барский дом", и 5-е жилстроительство,
и жилой дом преподавателей института на Августовской улице,
рядом с Домом моды. Есть на фотографиях и улица Красных Фронтовиков
- видна часть Дворца пионеров, за которым виднеется здание бывшего
горкома комсомола и бывший Облсовпроф (особняк Нахимова). А
на противоположной стороне улицы виден жилой дом, в котором
располагался Дом народного творчества и в котором некогда жил
Махмуд Эсамбаев.
Есть фотография фрагмента жилого дома на проспекте Революции,
против объединения Грознефть, на первом этаже которого находился
Дворец бракосочетания; фрагмент жилого дома по улице Красных
Фронтовиков, на углу по диагонали от здания Главпочты - видны
ворота во двор с двойными колоннами по бокам. В этом здании
жил мой одноклассник Володя Колесников, отец которого долгое
время был директором завода "Красный Молот"; на углу
этого дома, напротив Главпочты, был продовольственный магазин
- старожилы называли его "Белым домом", а на другом
углу - вдоль трамвайной линии - была булочная, в которой я часто
"отоваривался" хлебом (и когда жил на улице Пушкина,
параллельной улице Красных Фронтовиков, и когда в предвоенные
годы бывал в ГИПРОгрознефти).
Эти два магазина я помню с детства - Первомайская-то улица
отсюда в двух шагах. Здесь рядом, на углу улицы Стахановцев
и Быковского (тут же начиналась и улица Пушкина, тянувшаяся
до площади Орджоникидзе - целая паутина небольших, старых улиц
моего детства) мы с Вадиком Даниловым как-то встречали новый,
1960-й год. На пересечении улиц Пушкина и Чернышевского стоял,
как я уже рассказывал вам, дом бухгалтера Куша (райком комсомола,
затем Дом писателей), а на другой стороне улицы Чернышевского
была городская телефонная станция и Управление связи. У окон
этого здания по улице Чернышевского летними вечерами, во время
выездной игры "Терека" собирались толпы болельщиков
и через телефонисток всегда знали, как проходит футбольный матч
и какой счёт.
Улица Быковского очень короткая, она не пересекается ни с какой
другой (долгое время она называлась Арсенальной). На этой улице,
в своём доме с небольшим двором жил мой одноклассник Лёня Васильев.
Его мама работала в регистратуре отделения физиотерапии нашей
поликлиники, что была на Первомайской улице (позже весь этот
комплекс стал БСМП - больницей скорой медицинской помощи) и
куда я ходил на процедуры в марте 1964 года. На одной стороне
этой улицы были частные домики с дворами, а на другой старые
кирпичные одно- и двухэтажные дома, и на этой же стороне, ближе
к улице Стахановцев (на ней позже построили 41-ю школу), размещалась
картонажная фабрика. Все папки для бумаг, с тесёмочками, делались
на этой фабрике. На той же стороне, на самом её углу, где сходились
все три улицы - Быковского, Стахановцев и Пушкина - стоял старый
кирпичный дом, построенный ещё до революции, одним крылом выходивший
на улицу Быковского (по соседству с картонажной фабрикой), другим
- на улицу Пушкина, а короткой стеной с двумя окнами - на улицу
Стахановцев. В этом доме, в квартире, крыльцо которой было на
улице Пушкина, жил очень известный в городе гинеколог Леонидов.
Улица Быковского, начинаясь от улицы Стахановцев, упиралась
в задние, служебные ворота сада 1-го Мая, выходившие
на Коммунистическую улицу (она тянулась параллельно Первомайской
и была такой же длинной, как и Первомайская). Когда-то, в далёком
детстве, рядом с этими воротами на территории сада 1-го Мая,
справа от ворот, был летний кинозал без потолка (не для дождливой
погоды!). Слева от ворот был неплохой буфет, летом всегда полный
посетителями. На крышу этого буфета мы, детвора окрестных домов,
залазили по кирпичному забору, цепляясь и ступая по выбоинам
в кирпичах, образовавшихся с незапамятных времён. Крыша была
усеяна ребятнёй, служащие ничего не могли поделать с этим. Сколько
фильмов мы посмотрели задаром, не перечесть - и по несколько
раз. И "Тарзана", и "Два бойца", и "Волга-Волга",
и "Весёлые ребята" - всех не перечесть. На следующее
лето лафа кончилась - кинозал покрыли крышей, и не потому, что
мы бесплатно смотрели кино, а потому, что служащие опасались,
что может обвалиться крыша буфета.
Этот сад был нашим любимым местом отдыха и зрелищ - в двух
минутах ходьбы от дома. Помню его тенистые аллеи со скамейками,
игровой павильон (павильончик, так как сад был очень миниатюрным,
от Первомайской улицы до Коммунистической, а кварталы-то старые,
короткие, менее 100 метров). В этот сад выходило окно из квартиры
моего одноклассника Вадика Данилова, всегда затенённое большими
кустами сирени. Одна стена сада, отделявшая его от соседнего
двора, была вся заплетена диким виноградом, а посреди неё был
красивый барельеф, этакая диорама из ракушечника с видом горной
дороги, речки и миниатюрными мостиками через неё. На выступающей
от стены части диорамы было миниатюрное озеро с миниатюрными
фонтанами. Очень красивый уголок сада!
Похожий барельеф создал на стене своего коттеджа Александр
Терентьевич Лещенко - всё на нём было нарисовано, кроме горной
дороги с маленьким автомобильчиком. Рядом с этим барельефом,
у калитки на Первомайскую улицу, росли большие кусты сирени;
по другую сторону дорожки от калитки до двери была маленькая
клумба, заросшая флоксами, с маленькой скамьёй в углу двора,
с которой можно было любоваться и цветами, и барельефом.
Такая же паутина старых, узких улиц была и по другую сторону
Первомайской. С той стороны, параллельно Первомайской и Сунже,
были две улицы - 2-я Куринская (названная в честь Куринского
пехотного полка, гарнизонного полка крепости Грозной) и 2-я
Горячеводская, на которой были коттеджи для преподавателей института,
построенные ещё до войны 41-45 годов. В этих коттеджах жили
Игорь Васильевич Сельский, мой одноклассник Валера Блискунов
(первый стройфаковец), друзья детских лет Коля Леппке, Гена
Кучугурин (чей отец создал стеклянную таблицу Менделеева, висевшую
над доской в 86-й аудитории), старейший работник ГИПРОгрознефти
Евгений Петрович Говорков и две сестры Васюшкины, обе красавицы,
одна из которых, Эмма, стала женой моего одноклассника Володи
Колесникова, а другая, Лида, будучи студенткой геофака, проходила
практику в сейсмической партии Воцалевского в Гудермесе в 1963
году.
Обе эти улицы заканчивались на Госпитальной улице, тянувшейся
перпендикулярно Первомайской вдоль кирпичного забора 1-й городской
больницы до самой Сунжи. С другой стороны эти улицы заканчивались
на улице Гикало, которая протянулась тоже перпендикулярно Первомайской
(до Сунжи) мимо корпусов 3-й больницы (позже БСМП, а когда-то
здесь была Дровяная площадь с Покровским собором). В самом дальнем
конце этой улицы, на пересечении её с улицей Лермонтова, стоял,
на территории больницы, конечно, 3-й, терапевтический корпус,
где довольно часто лежала моя мама, и где лечился, вернувшись
из Сахалина, мой одноклассник Вадик Данилов (на Сахалине он
работал после окончания института три года).
А напротив моего дома, на другой стороне Первомайской улицы,
после войны с немцами долгое время было глубокая яма. Здесь
и был построен 3-хэтажный жилой дом для работников Грознефтеоргсинтеза.
Дом красивый, как говорили, "сталинского" архитектурного
стиля. Этот дом был угловой, и выходил на Ильинскую улицу, тянувшуюся
до самой Сунжи. На углу Ильинской и 2-й Куринской улиц находилось
старое здание макаронной фабрики - кто-то из вас упомянул её
на форуме. Мне кажется, улица названа так в честь Ильина, фамилию
которого я встречал в "хрониках" Грозного, но совсем
не могу вспомнить, кто это. Не буду утверждать наверняка, но
я связываю эту фамилию с одним из офицеров крепости Грозной.
4 июля 2003
Помню, как в те годы, когда я был школьником и студентом, в
Грозный часто приезжали с гастролями фокусники-иллюзионисты
Эмиль Кио и Вадимов. Вадимов приезжал не раз, и выступал в саду
1-го Мая и у нас в институтском клубе. Выступал он под псевдонимами
Али-Вад и, в институте, Драва-хан. В институте он выступал летом
1959 года. Зал был набит битком, студенты даже стояли у стен
клуба - яблоку было негде упасть. Фокусы были из обычного репертуара
иллюзионистов. Драва-хан доставал из пустой шляпы-цилиндра огромное
число разных предметов - кур, голубей, шары, мячи, ленты и прочее;
поднимал над полом клубной сцены своих ассистенток и они висели
в воздухе, "распиливал" ассистенток пополам. Разные
предметы исчезали куда-то и появлялись ни откуда.
Драва-хан попросил у студентов несколько носовых платков, осмотрел
их и, предположив, что они не свежие, предложил их постирать.
Ассистентки принесли большой медный таз, налили воды, и Драва-хан
стал стирать платки. Из таза капала на пол сцены вода и мыльная
пена. Отжав воду, он остался недоволен, "рассердился"
и, бросив их на медный поднос, поджог платки. Огонь был настоящий,
платки на наших глазах "сгорели", а пепел он растоптал
ногами на полу. Подняв таз с водой, он попросил студентов из
первого ряда вылить воду за окно - дело было летом, окна была
распахнуты настежь. Один из наших студентов, зритель первого
ряда, встал, подошёл к сцене и спросил: "Как, прямо в окно?".
"Ну да, в окно" - ответил Драва-хан. "Ну как
же, - спрашивает ошеломлённый студент, - там же люди внизу?".
"Да вот так!" - и Драва-хан плеснул из таза прямо
в зал - и из таза на зрителей посыпалось конфетти.
Другой его номер превзошёл все наши ожидания. На сцену вынесли
большой деревянный сундук, и Драва-хан попросил выйти на сцену
двух крепких ребят. Вышли два наших штангиста, крепкие парни,
наши же студенты, без обмана. Драва-хан открыл сундук, влез
внутрь, а ребята заперли сундук на большой амбарный замок, обвязали
сундук канатом и уселись на него. Пока ребята проделывали эти
манипуляции, ассистентки продолжали показывать нам фокусы, отвлекая,
тем самым, наше внимание. Ассистентки предложили ребятам иногда
стучать по крышке сундука, и Драва-хан отзывался изнутри стуком.
Сцена нашего клуба была нам хорошо знакома, никаких люков в
ней не было. Показав несколько занятных фокусов, за которыми
и мы, и ребята, сидящие на сундуке, наблюдали с большим интересом,
ассистенты стали развязывать канат и открывать замок. Крышка
сундука была, наконец, поднята, и из него вышла очаровательная
ассистентка. Буря аплодисментов. А из коридора в заднюю дверь
клуба вошёл Драва-хан и стал протискиваться через толпу зрителей
к сцене. Овации. По пути Драва-хан раздавал студентам взятые
у них носовые платки, выстиранные и отглаженные.
Летом того же года, уже после выступления Вадимова, я купил
в Когизе его книгу с фокусами. Книгу я подарил Александру Терентьевичу
Лещенко, который тоже любил показывать нам, ребятам, гостившим
у Валентина, простые, но эффектные фокусы. Некоторые из них
я выучил и показывал сам. Например, готовилась специальная "записная
книжка" без страниц, одна обложка. Книжка раскрывалась,
и зритель вкладывал внутрь рублёвую купюру. Книжка закрывалась
и открывалась снова - купюры нет. Раскрытую книжку вертели перед
носом зрителя - нет купюры. Закрывали, открывали - вот она,
купюра на месте. Или на стол Александр Терентьевич клал лист
плотной белой бумаги, из кухни приносил пустую полулитровую
банку и ставил её на бумагу донышком вверх. Желающий клал на
бумагу пятачок, фокусник накрывал его банкой - нет пятачка!
Поднимал банку - пятачок на месте. Ну очень простым оказался
этот фокус!
Хорошим был ещё простой карточный фокус. Колода тасовалась
на глазах зрителей, раскрывалась веером и фокусник предлагал
нескольким зрителям (если он был не один) вынуть любую карту
и запомнить её. Колода сворачивалась и зрители вкладывали свои
карты в колоду, после чего один из зрителей снова тасовал её.
Перебирая карты колоды по одной, фокусник отбрасывал выбранные
зрителями карты. Секреты этих фокусов, для домашнего показа,
могу раскрыть, если кто пожелает - они очень просты и эффектны.
Вы, наверное, не помните (но ваши родители должны помнить),
что когда-то давно вход на перрон железнодорожного вокзала
был платным. Перронный билет стоил рубль в ценах до реформы
1961 года, покупали его в специальной кассе в кассовом зале
вокзала, так что встречать и провожать приходилось за плату.
В те годы ещё не было здания прижелезнодорожного почтамта (так
он официально называется - ПЖДП) рядом с вокзалом, слева от
него. На этом месте был скверик с цветниками и скамейками для
отдыха. Я помню, что этот скверик существовал ещё в 1968 году,
я ожидал в нём в конце лета 1968 года поезд с сыном Игорем,
который с детским садом отдыхал всё лето в Сухуми.
В здании ПЖДП располагалась и военная фельдъегерская служба.
Я был знаком с несколькими молодыми офицерами этой службы (как
познакомился - это оставим в стороне). Двое из них пережили
неприятное "приключение" в самолёте рейса Грозный-Москва,
о чём я знаю из первоисточника. Офицеры перевозили спецпочту
в запечатанных кейсах, пристёгнутых к руке наручниками; в перевозках
их всегда было двое и они были, конечно же, вооружены. В самолёте
они обычно сидели впереди салона, недалеко от кабины пилотов,
лицом к остальным пассажирам. В одном из рейсов с фельдъегерями
оказался угонщик. Офицеры вздремнули - работа рутинная, происшествий
никаких. Один из них, приоткрыв глаза, увидал в проходе вооружённого
мужчину, идущего в сторону кабины пилотов. Первая мысль лейтенанта-фельдъегеря
- их почта! Он выхватывает пистолет и стреляет. Паника в салоне,
но всё обошлось, действия офицеров признаны правомочными, да
и угонщика нечаянно свалили.
Хорошо помню то время, когда на территории сквера имени Чехова,
на том месте, где позже построили плавательный бассейн "Садко",
рядом с выходом из сквера на улицу Чехова, на берегу Сунжи,
стояла старинная баня, построенная ещё до революции.
В бане были общие залы, мужской и женский, и номера для семейных.
В детстве мы всегда ходили в эту баню и купались в номерах -
мама быстро мыла меня и я выходил в коридор ждать родителей.
Номера были на втором этаже, а билеты покупались в кассе на
первом этаже, в холле. Один билет на один час купанья. Окна
номеров выходили на Сунжу, на противоположном берегу стояло
здание КГБ (вход в него был со стороны улицы Дзержинского, рядом
со студенческим общежитием нашего института). Территория КГБ
примыкала к самой Сунже, высокий берег которой в этом месте
был облицован камнем. Эта каменная облицовка была наружной стеной
казематов - камер СИЗО. Зарешёченные окна этих камер выходили
на Сунжу и окна эти были видны из номеров бани. Я это помню,
как будто это было вчера. Входная дверь в баню обрамлена была
выложенным из кирпичей кругом, по бокам двери были круглые окна.
Баня была очень хорошей и пользовалась популярностью горожан,
билеты надо было покупать загодя.
А кто помнит или знает о попытке городских властей в 1958 году
создать зону отдыха на базе парке имени Кирова, нашего "трека"?
Если вы помните, Сунжа протекала рядом с этой самой баней (и
рядом с бассейном "Садко"), затем полукругом огибала
парк Кирова и возвращалась почти к скверу Чехова - через дорогу
от сквера был "бароновский" мост. Расстояние между
берегами было небольшим, метров 150. Решено было прокопать новое
русло, разделить Сунжу на два рукава в этом месте и образовать
остров. На острове была бы часть улицы Чехова и весь парк Кирова.
В 1958 и 1959 годах выкопали огромную, глубокую яму. Грунт сваливали
рядом, на ближнем к скверу Чехова крутом берегу Сунжи. Берег
здесь спускался к воде уступами (в детстве, когда я жил у тёти
на улице Чехова, в 1949-50 годах - я писал об этом - мы зимой
катались по этим уступам на санках и коньках). Уступы эти сровняли
землёй из ямы. Работы вдруг остановились, яма простояла два
года и была в 1960 году снова засыпана, а улица Чехова, перерытая
два года, восстановлена в прежнем виде. После этой неудавшейся
попытки сделать рукотворный остров (а было бы очень интересно!)
баню снесли и на её месте вдоль Сунжи построили бассейн "Садко".
В этом бассейне я плавал, купив абонементы на два сезона, в
1976 году. Бассейн, как вы помните, был прекрасный, там даже
проводились всесоюзные соревнования по плаванию.
29 июля 2003
Дорогие мои друзья, читатели моего рассказа! Ваши многочисленные
тёплые и благодарные отзывы радуют меня тем, что рассказ мой
понравился вам, и побуждают к новым добавлениям к моему повествованию.
Спасибо вам всем за ваши отзывы и пожелания!
Сегодня по народному календарю день Афиногена. Самая жаркая
пора лета. Птички затихают и умолкают, слышны только жаворонки.
Жарко! И как приятно выпить кружку хорошего, прохладного пива.
Очень люблю его, особенно светлые сорта. Как-то всеми любимого
киноактёра Михаила Пуговкина спросили - "любите ли вы пиво?".
"Больше жизни" - ответил он.
У нас в Волгограде варят очень вкусное пиво. Все мои друзья
и одноклассники, бывая у меня в гостях, отмечают отменный вкус
нашего пива. Варят его на нашем Волгоградском заводе и на заводе
города Волжский, спутника Волгограда, что находится сразу за
плотиной ГЭС, по ту сторону Волги.
До сих пор Волга поражает меня - колоссальная, державная река.
Вот уж "редкая птица долетит до середины Волги".
Варят у нас пиво "Волжанин", "Ахтуба",
"Сталинград Победа" с портретом Сталина, "Царицынское",
несколько сортов хорошего пива "Регир" по немецкой
технологии и рецептуре, "Сибирская корона" и много
ещё сортов. Есть "Пильзенское" и моё любимое "Старопрамен",
необычайно светлое и насыщенное солодовым вкусом. А какое изобилие
рыбы! Особенно прекрасна к пиву вяленая чехонь, донская рыба
- нет ничего лучше! Мне кажется, наше пиво лучше "Невского".
Не уступает нашему по вкусу, возможно, "Очаковское".
Пить пиво лучше там, где его варят. Никогда не покупал "Толстяк",
"Бочкарёв", "Пит" и подобные.
В Грозном был свой пивзавод, варивший "Жигулёвское"
и в небольшом количестве "Рижское" и "Украинское".
Завод находился между улицами Лермонтова и Богдана Хмельницкого,
параллельными улице Первомайской. Вход в него был с улицы, следующей
за улицей Бакинской, что пересекала Первомайскую (не могу вспомнить
её название). На углу улицы Бакинской, следующем после её пересечения
с Первомайской, жил в детстве Лёва (Лев Дмитриевич) Чурилов,
мой друг с детских лет, о котором я не раз упоминал в начале
моего рассказа. Рядом со входом на пивзавод располагался ларёк,
торговавший пивом на розлив. Здесь же можно было купить и пивные
дрожжи, очень полезные и помогавшие избавиться от юношеских
прыщиков, так называемых "бутон d'amor". В дни моей
юности эти пивные дрожжи хорошо раскупались.
Когда я работал в тресте Грознефтегеофизика, со мной в тематической
партии работал Толик Киселёв, позже перешедший работать в геологический
отдел СевКавНИИ, которым руководил Владислав Дмитриевич Талалаев
(помните, я писал о нём - в его геологической партии мы были
на производственной практике в Малгобеке летом 1958 года). Сестра
Толика Киселёва работала на нашем пивзаводе, и даже жила на
его территории. Домик её, саманный или кирпичный, не помню точно,
чистенький и выбеленный, стоял в самом углу территории завода
и при нём был небольшой огород. Мы несколько раз ходили с Толиком
в перерыв пить пиво. Пиво было свежайшее, прямо из котла, холодное,
насыщенное - не то, что в магазинах! У неё всегда была вяленая
вобла. Какое это было наслаждение!
…Кстати сказать, производство "Жигулёвского" пива
началось 23 февраля 1881 года в Самаре. Оно называлось "Венским".
Там же начали варить "Мюнхенское" и "Пильзенское"
сорта пива. Позже нарком пищевой промышленности Анастас Микоян
предложил заменить "буржуазные" названия, и "Мюнхенское"
стало называться "Украинским", а "Пильзенское"
- "Рижским"…
Когда я жил в пятиэтажках у ДК Крупской, за вокзалом, я часто
ходил пить пиво в Голубинский сад при ДК. В дальнем углу сада,
у самой Сунжи, находился пивной ларёк и павильон. "Хозяином"
ларька был Миша, толстый, грузный мужчина, "отпускавший"
шутки с серьёзной физиономией. Разливал он пиво (обычно "Жигулёвское")
из больших деревянных бочек. Если какую-то из бочек он не успевал
разбавить, пиво из неё было очень вкусным. В павильоне у Миши
всегда было много любителей пива, без конца "повторявших"
кружку.
Продавал Миша иногда и "Бархатистое", тёмное пиво.
Помню, как-то летом передо мной стоял в очереди солидный мужчина.
Он заказал две большие кружки - "цвай гроссе" - оказалось,
немец.
Помню, летом 1977 года в Грозный завезли много чешского пива,
самого лучшего, между прочим, в Европе. Оно по праву считается
лучше немецкого, датского и бельгийского. Чехия - географический
центр Европы, там больше всего старых, хорошо сохранившихся
средневековых замков на единицу площади. Давно когда-то я купил
книжку небольшого формата "Grady a zamku" т.е. "Грады
и замки" с прекрасными фотографиями старых чешских замков
и их интерьеров. Завезли к нам в большом количестве пиво "Пильзен",
"Будвар", "Дипломат" и "Старопрамен".
Пиво "Старопрамен" было на удивление светлое, почти
как лимонад, чуть-чуть желтоватое, но крепкое, насыщенное солодом
и хмелем. Удивительно вкусное пиво.
В то же лето много продавалось кубинского рома и вермута, из
которых мы делали коктейль с фруктовой водой и пили охлаждённым
через соломинку. Коктейль был очень вкусным и хорошо утолял
жажду в жаркие дни. Вермут с можжевельником, из которого делают
"Мартини", изобрели монахи итальянских монастырей.
Монахи делали его в больших количествах и, снимая пробу, постоянно
находились под хмельком. Им даже разрешили пропускать обязательные
монастырские службы и вся братия отмаливала эти их грехи.
На прошлой неделе у меня гостила кузина, Света Богомолова (НИ-57-1),
что жила на улице Чехова в особняке бывшего хозяина старого
пивзавода на той же улице. Она напомнила мне, что в детстве,
в 48-49 годах, мы как-то узнали, что из обширных подвалов этого
дома был проложен подземный ход под Сунжу на противоположную
сторону - "бароновку". Ход был замурован. Много раз
мы пытались обнаружить этот ход, но так и не удалось нам найти
его. Подвалы были большие, после революции его разделили на
части. В тех его "частях", что примыкали к наружным
стенам и имели окна на уровне земли, даже жили люди.
Хорошо помню одну такую семью, жившую в подвальной квартире
в те годы. Старший сын играл на баяне, потом учился в нашем
музыкальном училище по классу баяна и стал виртуозным баянистом.
Он даже выступал с концертом на сцене нашего институтского клуба.
Это был концерт народных инструментов, и зал нашего клуба собрал
много студентов. Вместе с ним (не помню его имени) выступал
и виртуозный балалаечник Мезенцев, тоже студент нашего музыкального
училища. Мезенцев поразил нас своей техникой игры на балалайке.
Мы были в восторге от его игры. Несколько раз он наигрывал длинные,
виртуозные пассажи, двигая правой рукой всё ближе и ближе к
деке, затем резко отводил правую руку в сторону и задерживал
её на весу, а трели продолжались! Не сразу мы разглядели, что
Мезенцев продолжал наигрыш левой рукой, без медиатора. Великолепная,
отточенная техника игры на балалайке!
…А вот из далёкой истории нашего края, ещё до построения крепости
Грозная. Вы должны помнить, что напротив нового корпуса ГНИ,
чуть ближе к старому (Романовскому) мосту через Сунжу, посередине
её была видна отмель, маленький островок. Так этот островок
был насыпан воинами Тимура, чтобы коннице было легче пересекать
Сунжу вброд.
В разных районах города можно было видеть до самого последнего
времени небольшие курганы (курганчики), они никуда не делись
с незапамятных времён. Их насыпали также воины-завоеватели Тимура.
Один такой курган был на территории больницы недалеко от автовокзала
- мимо неё проходила трамвайная линия в Черноречье. Курган находился
в самом углу больничного двора, его хорошо было видно. На самом
верху кургана была построена беседка, в которой отдыхали пациенты
больницы. Уж этот курган не мог не броситься в глаза тем, кто
часто ездил автобусом или трамваем в Черноречье, или жил там…
