24 мая 2003
Сегодня по народному календарю день Мокея мокрого, погодоуказателя,
через 12 дней праздник Вознесения Господня. Установились уже
жаркие дни. В раскрытые окна и дверь на балкон вливается сладкий,
слегка одуряющий запах цветущей акации. Запах разлит по всем
комнатам, в подъезде дома и даже в кабинке лифта.
…Помню такие же жаркие дни конца мая в Грозном, когда вся «наша»
часть бульвара на Первомайской улице, от площади Орджоникидзе
до Кабардинской улицы, утопала в цветущих акациях. Деревья
были большие, уже старые, но буйно цвели, и мы, дети послевоенной
поры, любили срывать в ладонь душистые кисти акаций и отправлять
их в рот. У них был сладковатый, приятный вкус, мы их с удовольствием
ели, а наша с мамой соседка, старая немка Флора Карловна, с
которой мама дружила, всё качала головой - «как это можно кушать,
дети?» А мы их ели, и валялись на сочной, зелёной траве бульвара,
пока её не иссушило жаркое солнце, и играли целыми днями в густом
кустарнике сирени и жимолости, которым буквально заросла по
бокам центральной аллеи «наша» часть бульвара. Всё это воскресло
в памяти так ярко, словно было ещё вчера - вечера, когда начинала
спадать дневная жара, и небо золотилось уходящим на закат солнцем,
и тени удлинялись, давая приют, и скоро вернутся с работы мама
с папой, и жизнь будет вечно счастливой и беззаботной, и наша
детская радость каждого летнего дня никогда-никогда не кончится,
и мы будем ловить маленьких разноцветных мотыльков и, послюнив
кожу на руке и приложив мотылька, отпечатывать на ней красивый
узор, и так будет всегда, всегда…
«Кому повем печаль мою…»
…Пустота институтских коридоров вечерней, и даже ночной уже
поры, создавала особое, неповторимое настроение у нас, первокурсников.
Мы окунались в мир геологии. Курс общей геологии читался нам,
геофизикам, совместно с геологами нашего потока (группы НИ-56
и НГ-56). Геология и геофизика «царила» на всём втором этаже
4-хэтажной части института. Первым нашим лектором был Шатиель
Семёнович Абрамов, замечательный человек и педагог, любивший
пошутить при случае на лекции. Изредка, не часто, он появлялся
с золотой медалью Героя Советского Союза на лацкане пиджака.
Лекции его были очень интересными. Из многочисленных имён учёных,
о которых шла речь на лекциях, мне почему-то запомнился Чарльз
Лайель. До сих пор я жалею, что не сохранились мои конспекты
этих лекций по «азам» геологии, как сохранились несколько тетрадей
с конспектами лекций по математике и физике. Позже, когда мы
уже окончили институт, Шатиель Семёнович стал деканом геофака,
а его сменил уже Валерий Дмитриевич Шароварин.
…Лекции по геологии всегда проходили на втором этаже, в 64-й
аудитории, окна которой выходили на полукруглый фасад института,
над входом в здание. Вдоль стен стояли стеллажи с геологическими
образцами, что-то вроде маленького геологического музея. Над
стеллажами, слева от входной двери в аудиторию, висел большой
плакат со словами М.В. Ломоносова: "Велико есть дело достигать
во глубину земную разумом, куда рукам и оку достигнуть возбраняет
натура: странствовать размышлением в преисподней и вечною ночию
потраченные вещи и деяния выводить на солнечную ясность…"
Очень много воспоминаний связано с этой аудиторией, как и с
86-й…
Шатиель Семёнович всегда был на первом, официальном дне наших
встреч однокурсников, проходивших каждые пять лет, начиная с
10-й годовщины окончания института, когда все мы фотографировались
вместе с преподавателями геофака. На последнюю нашу встречу,
на 30-летие окончания института, проходившей 13-го сентября
1991 года в зоне отдыха НИИГИ в Сержень-Юрте, мы уговорили и
нашего «патриарха» поехать с нами. Нас собралось необычно мало,
человек 10-12 (я, Володя Колесников, Володя Болдырев - одноклассники
и однокурсники, Миша Малыхин, Петя Гладков - наш поэт, Гера
Дулерайн, Боря Селиванов, Саша Масленников, вот, пожалуй, и
все). Сохранились 2-3 фотографии этой встречи. Шатиель Семёнович
был среди нас на равных, годы и у нас уже были почтенные. Ели
мы традиционный шашлык, пили холодную водочку и охлаждённое
белое сухое вино. В тот день видел я патриарха нашего геофака
последний раз.
…Это были уже предвоенные годы, воздух был наэлектризован чем-то
пугающим (хотя дни проходили в обычной суете жизни, и внешне
всё было как и прежде), предчувствием (в глубине подсознания)
Апокалипсиса. Эта атмосфера не обошла своим подспудным гнётом
никого из нас. Под влиянием этих мрачных, «явно» ещё не осознаваемых
предчувствий, я почти каждый день, возвращаясь домой из ГУГРа,
где я тогда работал у моего одноклассника Володи Колесникова,
шёл к автобусу 7-го маршрута по Моздокской улице и обязательно
заходил в дом 11, к моему другу Валере Блискунову, хоть на полчаса.
Воспоминания об этих предвоенных годах, как и о самой войне,
подёрнуты патиной ощущения уходящего навсегда всего того, что
и составляло мою жизнь с самого раннего детства, ощущения одиночества
в родном городе, ещё недавно полного друзей и знакомых, разъехавшихся
кто куда. Память об этих годах в особом тайнике моей души. Эти
дни я с радостью пережил бы заново, как с радостью пережил бы
все дни моей жизни, какими печальными бы они иногда не были…
Третий этаж этой же части институтского здания принадлежал,
помнится, кафедре высшей математики. Начала математического
анализа и интегрального исчисления мы постигали тёмными зимними
вечерами первого семестра. Анатолий Александрович Шнейдер
был замечательным лектором, всеобщим любимцем, читавшим нам
курс все четыре семестра спокойно, основательно, без малейших,
казалось, проявлений эмоций на лице. Часто мы замечали, когда
лекция нашим группам геофизиков (все курсы, кроме общей геологии,
химии, философии и истории партии, читались геофизикам отдельно)
была у Шнейдера последней, он, уходя, ставил в портфель бутылку
кефира. Кефир в то время был новинкой, и мы сами с удовольствием
покупали его на перемене в буфете. Буфетов было, помню, два
- один в конце первого этажа, напротив сквера, у въездных ворот
во двор, другой тоже на первом этаже, в маленькой комнате с
тремя столиками, напротив первого лестничного пролёта на верхние
этажи справа по коридору, в 3-хэтажной части здания, с окном,
выходящим на кинотеатр Челюскинцев. Позже, в 59-м году, там
разместилась какая-то лаборатория.
У меня сохранилась фотография Анатолия Александровича, стоящего
у доски вполоборота к аудитории, которую я тайно сделал на лекции.
На четвёртом этаже была кафедра военной подготовки (мне бы
очень помог Валерий Дмитриевич Шароварин, много лет проработавший
в старом здании института и хорошо его знавший). Заведовал кафедрой
Михаил Петрович Попков, генерал, большая умница, эрудит,
имевший два высших образования, интеллигент до кончиков ногтей.
Небольшого роста, пухленький, как шарик, с открытым взглядом
и наголо выбритой головой, всегда мягкий в обращении с людьми,
он пользовался почтительным уважением студентов. Занятия он
проводил так, как будто выступал на ассамблее ООН. На первом
занятии, проведённом генералом, нас приятно удивило начало его
выступления: «в качестве преамбулы скажу…».
Помню, как меня однажды вызывают к нему в кабинет. Все ребята,
да и я сам, удивились. В кабинете у генерала состоялся разговор
по поводу моей причёски. Надо сказать, что в те годы вошла в
моду причёска, называвшаяся «канадской полькой» (были причёски
под бокс - как носят сейчас - под машинку до самой макушки;
полубокс - машинкой снимались волосы выше уха; и полька). Такая
причёска была у Жерара Филипа - по всей голове волосы одинаковой
длины в 4-5 сантиметров, зачёсанные назад. Её «модификация»
была у Элвиса Пресли - знаменитый «кок». Генерал в разговоре
со мной возмущался этой, как он сказал, «не советской» причёской.
Я опешил от такого неожиданного поворота этого вызова к нему,
как оказалось, «на ковёр», но всё же спросил генерала, какая
же причёска «советская». «Я не могу вам показать» - ответил
генерал, повысив голос и проведя ладонью по лысой голове. Но
всё обошлось без неприятных последствий, и мы все, у кого они
были, сохранили свои «модные» причёски.
Хорошо оборудованная лаборатория ГСМ военной кафедры (хорошо
оборудованы были все лаборатории института) находилась в самом
конце коридора четвёртого этажа, торцевое окно которого выходило
на мою школу. Часть наших занятий сводилась к определению лабораторным
путём технических характеристик масел и смазок. Помню, мы тщательно
взвешивали на лабораторных весах пустой керамический тигель,
наливали некоторое количество масла одного из сортов, снова
взвешивали и ставили тигель с маслом на определённое время в
термопечь. Масло испарялось, на дне и стенках тигеля оставался
лишь «сухой остаток». Тигель взвешивался в третий раз, и мы
что-то определяли по результатам взвешиваний из таблиц.
Кафедра готовила из нас офицеров службы тыла, специалистов
по ГСМ, и выпустила младшими лейтенантами ОБАТО - отдельного
батальона аэродромно-технического обслуживания.
Помню наши занятия на стрельбище танкового полка в Шалях -
стреляли мы боевыми патронами из автомата и из пистолета Макарова.
Патронов выдавали нам мало. Учили нас стрелять несколько раз
короткими очередями, каждый раз тщательно прицеливаясь, т.к.
только первая пуля идёт в цель, остальные разбрасываются, потому
что автомат трясётся в руках. Выпустив несколько очередей (патроны
должны были кончиться), я положил автомат рядом и доложил -
«студент Федосеев стрельбу закончил» - и стал ждать, пока отстреляются
ребята, мои соседи на линии огня. И нажал спусковой крючок!
А патроны ещё остались, и автомат запрыгал по земле. Досталось
же мне от дежурного по стрельбищу офицера.
На военном полигоне проходили занятия по тактике боя, с оценкой
нами, будущими офицерами, позиции, занимаемой «нашей» ротой,
позиции противника, формулировки боевого приказа, оценке сил
и средств ведения предстоящего боя. В землю были закопаны взрывпакеты,
нам были розданы холостые патроны (с особой отметкой на пуле)
и «бой» начался. Мы зачитали составленный нами приказ и «пошли
в атаку», стреляя из автоматов по противнику и бросаясь на землю,
когда неожиданно рядом взрывался взрывпакет - всё было почти
взаправду, как в кино. На нас даже были надеты противогазы,
и мы стреляли сигнальными ракетами из ракетниц, обозначая для
наших «соседей» по фронту атаки наши предполагаемые действия.
Конечно же, я храню фотографию с полигона.
Комнаты первого этажа, выходящие на Первомайскую улицу, над
спортзалом, занимало руководство института. Правое же крыло
этажа, примыкающее к школе, занимали нефтепромысловики. Помню,
в коридоре всегда лежали буровые трубы и долота. В этих аудиториях
у нас были занятия по технике безопасности, которые проводил
Арутюнов, живший на Первомайской улице в одноэтажном домике
совсем близко от моего дома.
Не могу вспомнить, где находилась кафедра английского языка.
Эти занятия давались нам без особого труда, если учесть, что
наша школьная учительница языка родилась в Сан-Франциско. В
юности я сам учился произношению по передачам радиостанций Би-Би-Си
и «Голос Америки». Американцы проводили специальные, тематические,
передачи для изучающих английский язык - по физике, астрономии,
истории, музыке и т.д., причём диктор в это время говорил достаточно
медленно, хорошо поставленным, приятным глубоким баритоном.
Американцев вообще было легко узнать - они передавали новости
как-то «внушительно», каким-то гордым манером (не могу подобрать
слова), медлительно, не торопясь, размеренно - и почти всё можно
было понять. У дикторов Би-Би-Си была обычная английская скороговорка,
окончания слов как-то проглатывались, они «тарахтели» и следить
за ними было трудно.
В 1964 или 65 году я, по настоянию Татьяны Васильевны Яковлевой,
о которой я уже рассказывал, стал готовиться к сдаче кандидатского
минимума и ходил в наш институт по вечерам на занятия по философии
и английскому языку. Кроме меня, в нашей группе были Адик Барминский
(Адольф Георгиевич, так неожиданно скончавшийся 23 февраля 1993
года) и другие сотрудники НИИГИ (тогда ещё не бывший НИИГИ).
Занятия по языку проводил с нами Дмитрий Николаевич Стасиневич,
недавно начавший работать на кафедре института. Интересный человек.
Ещё ребенком его увезли родители в Харбин, убежав от революции.
Потом он с сестрой оказался в Австралии, где сестра вышла замуж.
Жил он в Южной Америке (и много рассказывал нам в перерывах
об образе жизни латиноамериканцев), в США, где три года учился
в университете. Вернувшись в Россию, стал жить в Грозном и работать
в нашем институте. Английский он знал в совершенстве, это был
его, можно сказать, родной язык, а нужные русские слова иногда
находил с трудом, да и говорил с лёгким акцентом. Он-то нам
и подсказал, что, произнося «нашим» манером обычно довольно
часто встречаемые в разговоре слова «can't» (сокращение от can
not), мы все великолепно и довольно грубо «материмся» по-английски.
Так-то вот, ребята!
Английский язык неплохо знал мой одноклассник, наш же студент-геофизик,
Алик Енин (всех нас можно видеть на фотографии 1956 года, которая
недавно, наконец, появилась на сайте). Весельчак, мастер на
все руки, радиолюбитель, любитель и знаток джаза, имевший большую
фонотеку, никогда, казалось, не унывающий, всеми нами любимый
Алик, так рано ушедший из жизни 23 августа 1990 года и похороненный
недалеко от моих родителей. Светловолосый, «яркий» блондин,
чем-то напоминающий молодого Есенина (он в нижнем левом углу
фотографии нашего выпуска). Мы, школьные друзья, звали его «армяном»
в пику его светлым волосам, как, аналогично, по контрасту, называли
в команде «болтуном» знаменитого хоккейного вратаря Свена Тумбу
за его редкую даже для шведа молчаливость. Алик был «душой»
всех наших вечеринок, будь они в кругу одноклассников или однокурсников,
всех наших встреч после окончания института. Его почётной обязанностью
была организация «музыки» для танцев.
…Многие из нас уже ушли из жизни, вечная им память и - до встречи
там…
26 мая 2003
…«Утро туманное, утро седое,
Нивы печальные, снегом покрытые...
Нехотя вспомнишь и время былое,
Вспомнишь и лица, давно позабытые.
Вспомнишь обильные, страстные речи,
Взгляды, так жадно, так робко ловимые,
Первые встречи, последние встречи,
Тихого голоса звуки любимые.
Вспомнишь разлуку с улыбкою странной,
Многое вспомнишь родное, далёкое»...
…Ещё в самом разгаре наша весёлая студенческая молодость. И
мы ещё «не отыграли первого тайма», шла ещё 20-я минута. Как
искренно и чисто мы влюблялись тогда!
Я вновь вспоминаю то счастливое время, и опять «…всё стало вокруг
голубым и зелёным…, и жизнь потекла по весенним законам…», и
снова «любовь от себя никого не отпустит, над каждым окошком
поют соловьи…». Это было время, когда наши девчата напевали,
отдыхая по вечерам на летней практике или лазая по геологическим
обнажениям Чанты-Аргуна, бессмертные мелодии Исаака Дунаевского,
Милютина, Соловьёва-Седого - «Сердцу хочется ласковой песни
и хорошей, большой любви…, не могу я наглядеться на тебя, как
мы жили друг без друга - не пойму». Увы, нам только казались
бессмертными эти мелодии, сейчас, похоже, они забыты. Настало
другое время, другие мелодии и другие песни, слушать которые
нет желания…
Первое студенческое лето. Мы на первой учебной практике по
геодезии. Она проходила в Октябрьском районе, на Новых промыслах,
на Гойтен-Корте, недалеко от нашего пионерского лагеря детей
нефтяников. Наша бригада состояла из меня, Вадика Данилова,
Володи Холодилова, Володи Колесникова, Раечки Прошиной, Гены
Овсеенко и Милы Лозовой, с которой мы дружили в далёкие годы
детства, во время войны 41-45 годов. Она жила с мамой в старом
одноэтажном доме красного кирпича на Коммунистической улице,
совсем близко от моей «родной» 4-й школы. Всех нас можно видеть
на фотографии 1956 года на сайте МОСТа.
…Милочку Лозовую мы здорово подвели на геодезической практике.
Наша бригада получила новый теодолит, и не как у всех, а особый,
маркшейдерский, с которым топографы работают в шахтах, подземных
штольнях и при проводке туннелей метрополитена - иначе говоря,
под землёй. Мы неудачно открыли ящик, и прибор выпал из него
и покатился по траве. Осмотрев его и убедившись, что прибор
не пострадал, мы, ребята, отправили Милу к преподавателям в
их фанерный домик сказать, что у теодолита погнута оптическая
ось, а сами наблюдали за ней через прибор. Она вошла туда и
вскоре выскочила и бегом обратно, а на пороге домика появился
Рыжиков, потрясая воздетыми руками. Но Милочка не долго обижалась
на нас…
На этой практике мы, как и все геофаковцы, отработали все виды
топографических работ - теодолитные ходы, нивелировку на местности,
картографические съёмки с мензулой и кипрегелем. И случилась
у нас странная вещь, разгадку причины которой мы так и не нашли
(до сих пор). При проводке теодолитного хода мы определяли превышение
одной из точек хода относительно следующей, и у нас получалось,
что при прямом ходе превышение составило, скажем, пять с половиной
метра, а при обратном - меньше пяти метров. Мы бились над этими
двумя точками полдня - результат один и тот же. Невязка (только
между этими двумя заколдованными точками) значительная, время
идёт, а мы ничего не понимаем. Пришлось нам, при подготовке
отчёта по практике, проделать поистине колоссальную работу.
Отчёт мы составляли в общежитии института в Октябрьском районе…
…кажется, это было всё же ещё одно из общежитий, напротив пожарной
части, недалеко от тамошнего старого кладбища, на котором не
редко вместо крестов на могилках были миниатюрные буровые вышки.
Позже, работая в Октябрьском районе в НПО «Промавтоматика» в
1975-85 годах, я часто ходил мимо него по верхней дороге, ведущей
к автовокзалу, мимо воинской части, возвращаясь летними вечерами
пешком домой на улицу Спартака, в старые пятиэтажки рядом с
Грозненским отделением Северо-Кавказской железной дороги, в
одном квартале от ДК Крупской…
…и мы проделали почти невероятную вещь. Мы взяли готовый результат
нивелировки, полученный другой бригадой наших студентов на том
же месте, где мы делали злосчастный теодолитный ход, и кропотливо
восстановили показания замеров теодолитом, какими они должны
были быть, чтобы не было невязки. Совершили подлог! Адская,
доложу я вам, работа! Пару ночей мы буквально не смыкали глаз.
Но отчёт защитили и получили заслуженный зачёт.
Тем же летом 1957 года мы провели первую, учебную, геологическую
практику. Началась она на Военно-Грузинской дороге. Довольно
поздно утром мы выехали со двора института и весело прокатились
до Владыки Кавказа (Владикавказа, тогда ещё, и долгое время
после, Орджоникидзе), где передохнули, перекусили и размяли
ноги. Затем долго ещё ехали по Военно-Грузинской дороге, любуясь
неповторимой красотой Дарьяльского ущелья, воспетого нашими
великими поэтами. Перевалив через Крестовый перевал, мы доехали
до Коби, где и переночевали в местной школе. Утром нас отвезли
на перевал, в Казбеги, позавтракать. Завтракали мы в тамошнем
ресторане (трактире). Валера Шароварин, Вадик Данилов и я подошли
к деревянной стойке, за которой хозяйничал толстый грузин, а
рядом с грузином стояла огромная бочка, литров 200, не менее,
вина. Это было настоящее кахетинское белое сухое вино. Мы выпили
по два гранёных стакана это чудесного вина. Больше такого вина
пить, по-моему, мне не пришлось.
…Много лет спустя, в июне 1975 года, мы ездили на экскурсию
в Тбилиси. Снова в Казбеги была передышка, мы пили нарзан прямо
из источников, отдыхали, любовались и не могли налюбоваться
горами, Казбеком и древним храмом на вершине ближайшей горы,
куда вела крутая тропинка, по которой медленно поднимались несколько
стариков - мужчин и женщин.
Сколько раз в своей жизни я смотрел на этот храм, но так ни
разу и не поднялся к нему, о чём очень теперь жалею.
Посетили мы тогда и ресторан в Казбеги. Но это был уже не прежний
«трактир», а новый, на современный лад, и вино было ординарным,
в бутылках… Всё куда-то исчезает со временем, только горы не
подвластны ему - они стоят как стояли уже много веков, и с сожалением
смотрят на нас, людей, что мы не бережём традиции старины…
Когда-то я читал, что современные крупные горные массивы нашей
планеты - Кавказ, Гималаи, Памир, Кордильеры - образовались
180 миллионов лет назад. Оказывается, Земля, двигаясь в космическом
пространстве вместе с Галактикой, в которую входит наша Солнечная
система, раз в 180 миллионов лет пересекает поток активного
космического излучения, что приводит к серьёзному катаклизму
на Земле, в результате которого возникают новые горообразования,
меняющие лицо нашей планеты. За эти миллионы лет горы успевают
«постареть», как случилось с нашим Уральским хребтом. Кстати,
геологический возраст Урала моложе Кавказа и Кордильер на эти
180 миллионов лет.
…От Казбеги вниз по Военно-Грузинской дороге мы пошли уже пешком,
то и дело взбираясь по склонам ущелья на обнажения. От этой
пешей прогулки по Военно-Грузинской дороге на всю жизнь остались
яркие, незабываемые впечатления. Конечно же, с нами были наши
наставники, преподаватели кафедры общей геологии. К сожалению,
этот поход длился недолго, во второй половине дня наше знакомство
с геологией Кавказа закончилось, пора было отправляться к месту
нашей долговременной дислокации - в долину Чанты-Аргуна, где
вблизи небольшого села Алебастрово уже был разбит палаточный
лагерь, ставший нашим домом на целый месяц. За этот месяц мы
обследовали и изучили множество обнажений вдоль ущелья Чанты-Аргуна,
заросшего густым кустарником и лесом. За несколько лет до нас
здесь, как нам рассказывали, случилась трагедия - одна из студенток,
не заметив за кустарником края обрыва, сорвалась в реку и погибла.
Помнится, в этом месте дорога, идущая по ущелью в сторону Шатоя,
заворачивала налево, справа, за кустарником, обрывистый берег
Аргуна, а слева высокий обрыв из обнажений известняка, каких
было много на нашем пути и на которых мы отслеживали, если мне
не изменяет память, тонкий, в несколько сантиметров, пласт мергеля.
Этот пласт наблюдался на всей территории Кавказа, и по нему
точно датировалось геологическое время.
Я до сих пор храню множество фотографий, которые я сделал
во время этой, самой первой нашей студенческой геологической
практики.
Удивительно красива наша горная Чечня. Её часто сравнивают
со Швейцарией. Эх, если бы… Жить здесь да жить. Сколько красот
я повидал, бродя пешком с гравиметром по нашей Чечне в 1961-63
годах. Сколько раз я часами бродил пешком по междуречью Чанты-
и Шаро-Аргуна, когда, работая уже в тематической партии, подменял
в полевых работах мою одноклассницу Аллу Любченко. Дивное место
это междуречье у Дуба-Юрта, где сливаются воды этих рек, откуда
открывается великолепная панорама Кавказского хребта.
Жарко, на небе ни облачка, легкий ветерок освежает лицо, немолчно
журчит Аргун, приятно спуститься к нему и смочить ноги в его
струях, или подойти к древнему висячему мосту через реку и с
опаской ступить на него, не решаясь всё же, из-за его ветхости,
перейти на противоположный берег. В том месте, где располагалась
база полевой партии, на лесном кордоне, как раз у слияния двух
Аргунов, был длинный висячий мост на стальных канатах и каждое
утро я видел, как по нему шла, сойдя с автобуса из Грозного,
молоденькая учительница, торопясь в сельскую школу…
Первую производственную геофизическую практику я, мой одноклассник
Володя Холодилов и Лина Шатова, которая жила на Партизанской
улице, в доме на углу улицы Ленина (может быть, кто-нибудь из
читателей знает её), проходили в Волгоградской области. Мы добирались
до места практики сначала по Волге, на теплоходе из Астрахани
до Волгограда, затем уже на поезде, в стареньком жёстком вагоне
местного поезда. Володя сошел в Петровом Валу, а я с Линой сошёл
в Коробках, где было одно из первых открытых в области месторождений.
Место было новое, ещё мало обжитое. Несколько раз мы выезжали
на геофизическое исследования бурящихся скважин на каротажных
станциях, предметах будущих забот и головной боли Валеры Шароварина,
ставшего преподавателем, а позже и деканом геофака.
Обратно в Волгоград мы возвращались с Линой на «кукурузнике»,
маленьком 10-местном самолёте. Этим летом 1959 года Лина впервые
в жизни уезжала одна далеко от дома и испытала путешествие на
всех видах транспорта.
Мой первый курсовой проект был по истории геологической разведки
междуречья Хулхулау и Гумса, территории на юго-востоке Чечни,
в районе сёл Элистанжи и Беной.
30 мая 2003
«Любимый город в синей дымке тает,
Знакомый дом, зелёный сад и нежный взгляд…»
…Я вспомнил сейчас удивительный рассказ нашей бывшей студентки-строительницы
ПГС-62 Гали Шевченко, жены моего одноклассника, тоже строителя,
Володи Бурдукова, о котором я не раз уже упоминал. Галя рассказывала
нам летом прошлого года, на нашей встрече одноклассников у них
на даче под Питером, что она не раз наблюдала в Грозном интересное
явление. Оно наблюдалось в самом начале Старопромысловского
шоссе, в том месте, где его пересекает речушка Нефтянка, в жаркие
летние дни. Это были миражи, и в небе можно было увидеть
слабое изображение небоскрёбов, «густо» расположенные огромные
здания. Галя полагает, что это был Манхеттен. Просто невероятно!..
Для меня это было поразительное «открытие»…
…Эти места мне знакомы с детства, хотя я жил в центре, на Первомайской
улице. Мы часто ездили сюда на велосипедах - я, Валентин Лещенко,
Валера Попов и Валера Курганский (оба - геофизики 1957 года,
годом младше меня). В том месте, где протекает Нефтянка, перекрёсток
- вправо дорога в старый аэропорт, а влево - на Карпинский хребет
(курган, как его называли грозненцы), который тянулся мимо стадиона
Орджоникидзе до самого конца Заводского района и далее. Мы поднимались
на Карпинский курган и наблюдали сверху панораму города. У нас
была старая медная подзорная труба, принадлежавшая Александру
Терентьевичу, и мы рассматривали город, узнавая улицы и здания
центральной его части. Мы отыскали в трубу кинотеатр Челюскинцев,
и часы на нём, но стрелки разглядеть уже не могли.
Ездили мы и в Тыртову рощу, что по дороге на Червлёнский перевал,
за кладбищем. Роща была в глубокой низине, подходившей к самой
дороге, так что видны было только кроны деревьев справа от дороги,
если ехать из города. Красивая рощица, с множеством тропинок
и просёлочных дорог, где мы проводили многие часы летними днями.
Любили мы ездить и в Чернореченский лес, наслаждаясь там его
прохладой и водой из многочисленных источников.
Однажды я, вместе с Валерой Блискуновым и Игорем Васильевичем
Сельским с его другом, заядлым рыбаком, поехали на велосипедах
на целый день на Терек, на рыбалку. У этого друга Игоря Васильевича
перегревалась втулка заднего колеса, и нам приходилось раза
три останавливаться по пути, чтобы втулка охладилась. На таких
«привалах» мы с Валерой заслушивались рассказами наших старших
спутников, которые, покуривая, вспоминали разные случаи из своей
богатой приключениями жизни. На одной из остановок мы перекусывали,
а друг Игоря Васильевича, послюнив палец, время от времени дотрагивался
до втулки, проверяя, не остыла ли она, и каждый раз в этот момент
Игорь Васильевич незаметно издавал звук, как будто слюна шипит
на втулке, подмигивая нам с Валерой. Друг его долго не мог понять,
почему втулка так долго остывает.
…С геологическими материалами для моего первого курсового проекта
я знакомился в архивах фондов объединения Грознефть.
Отец мой познакомил меня с начальницей архивов, милой пожилой
интеллигентной женщиной, имени которой я не запомнил. Она предоставила
в моё распоряжение старинные отчёты по геологическим работам
в междуречье Хулхулау и Гумса, написанные ещё в конце позапрошлого
века, в 1880-90х годах. Что это были за отчёты! Так теперь не
пишут. Я читал их, как читают книги о путешествиях. Так писал
свои книги «В дебрях Уссурийского края» и «Дерсу Узала» Владимир
Клавдиевич Арсеньев, рассказывая о своих экспедициях с целью
изучения перевалов горного узла Да-Дянь-Шань и центральной части
Сихоте-Алиня у реки Уссури. К отчётам были приложены множество
топографических схем и геологических разрезов, выполненных,
как это делалось раньше, на специально обработанной бумаге -
«синьке». Материала было много, был он очень интересен, и я
без труда написал и защитил свой первый курсовой проект.
Много позже, в 1965 и 66 годах, я несколько раз посещал эти
красивейшие места Чечни в окрестностях сёл Элистанжи, Беной
и Ведено. Поездки туда совершались по инициативе Музы Николаевны
Смирновой. Я тогда работал в тематической партии треста
Грознефтегеофизика под началом Татьяны Васильевны Яковлевой
(о ней я писал ранее). С нами работал и Юра Дудин, сын
заведующего кафедрой физики Валентина (не помню отчества) Дудина.
Кстати, Юра ещё один гравиразведчик, после института он работал
в морской гравиметрической партии, базировавшейся в Геленджике.
Обычно мы с Юрой мариновали ведро баранины для шашлыка и закупали
на общие деньги вина. Муза Николаевна вместе с Бражником заезжали
за нами в трест на институтской машине, и мы с Юрой, Татьяной
Васильевной и другими сотрудниками партии отправлялись с ними
в путь на целый день, так сказать, в творческий отпуск. Эти
поездки, удивительную красоту природы этих мест, костёр и шашлык
на свежем воздухе мне никогда не забыть…
Юра Дудин, гравиразведчик, как я с Аллой Любченко, конечно,
помнит, чрезвычайную секретность этих работ. Каждое утро, придя
на работу в наши трестовские фонды, я брал тубус с крупномасштабными
топографическими картами, а вечером запечатывал тубус и сдавал
в хранилище фондов. Карты были крупного масштаба, с множеством
подробностей - так на карте Грозного (на нескольких листах)
можно было видеть все детали строения нашего института. По этим
картам мы вычисляли поправки за влияние рельефа местности на
полевые гравиметрические измерения - кропотливая работа по «снятию»
высот рельефа вокруг каждой точки полевых наблюдений по специальной,
прозрачной палетке. Работа была трудоёмкой, и поэтому при первой
же возможности мы переложили все расчёты поправок на плечи ЭВМ
(высоты же рельефа снимались по-прежнему вручную).
Главным объектом секретности были географические координаты
точек полевых наблюдений, хотя эти координаты были относительными,
и смещение их относительно истинных координат известно было
только малому числу военных и гражданских лиц. Второй объект
секретности - само изменение силы тяжести (это самое изменение
силы тяжести, а не сама величина силы тяжести, и измеряется
гравиразведкой) в любом из направлений на поверхности Земли.
Для определения её необходимы данные о плотности пород, слагающих
геологический разрез площади разведки. Огромное количество этих
данных я, в своё время, получал в лаборатории ГрозНИИ, руководимой
Баговым, который получал эти данные о плотности, исследуя керны
(образцы пород), извлекаемые при бурении скважин.
И секретно всё это было потому, что, как я слышал (и, полагаю,
что так оно и есть), данные об изменении силы тяжести заложены
в микрокомпьютеры, установленные на крылатых ракетах, которые
управляют движением этих ракет после из запуска. А так как ракеты
эти летят очень низко над землёй, огибая неровности рельефа,
на их траекторию сильно влияет локальное изменение силы тяжести,
что и учитывает бортовой микрокомпьютер, корректируя траекторию
полёта.
Секретными были вообще все крупномасштабные карты при любом
виде детальных геологоразведочных работ. Помню забавный случай,
свидетелем которого были я, Шароварин и Вадик Данилов, мои однокашники.
Дело было в 1958 году в Малгобеке, где мы были на практике в
геологической партии Владислава Дмитриевича Талалаева, которая
и занималась детальной разведкой обширной территории, помнится,
в районе горы Жигзакож …
…Кстати, летом этого года в Грозном было большое наводнение,
Сунжа вышла из берегов и затопила улицы, прилегающие к правому,
низкому берегу Сунжи, в частности, на Бароновке (по ту сторону
моста, что около библиотеки Чехова). Я был на практике в Малгобеке
и само наводнение не видел, но видел следы мазута на самом высоком
месте набережной в сквере Лермонтова, где позже появился новый
корпус ГНИ. Вода перехлёстывала через старый мост (до революции
- Романовский), что на улице Ленина…
…Вдруг по Малгобеку прошёл слух, что видели парашютиста (конечно,
шпиона), спустившегося поздним вечером с самолёта. А на третий
день этих слухов Талалаев, вынув из сейфа топографические карты
с предварительными результатами работ, уехал, никого не предупредив,
в Грозный к начальству с отчётом. Топограф, вернувшийся вечером
с поля на нашу базу и открыв сейф, не обнаружил там карт. А
тут разговоры о шпионе…Он был в панике, плохо спал всю ночь
- никто ничего не знает. Пришёл в себя только на следующий день,
когда Талалаев вернулся из города с картами.
Я упоминал о Дудине, заведующем кафедрой физики. Мы с ним не
сталкивались в учебном процессе. Позже, в конце 80-х и начале
90-х, он, уже старенький, заведовал кафедрой в пединституте,
и я встречался с ним в коридорах нового здания пединститута
в 4-м микрорайоне, в самом конце «географии», когда я сотрудничал
с Мальсаговым, заведовавшим в то время кафедрой вычислительной
математики. Курс физики, начавшийся во втором семестре, нам
читал Сергей Сергеевич Козловский, всеобщий любимец (как и многие
другие преподаватели). Со второго семестра потому, что, как
вы знаете, надо было нам, первокурсникам, постичь начала математического
анализа и интегрального исчисления, чтобы понимать то, о чём
начнёт рассказывать Сергей Сергеевич. По-моему, никто не пропустил
ни одной его лекции. Курс он начал с дискуссии - детерминистична
ли физика или индетерминистична (т.е. наблюдает она причинно-следственные
связи явлений природы). Необыкновенно интересны были его лекции,
и нам, студентам, всегда было жаль, когда звенел звонок в конце
второго часа. Я сохранил две тетради своих конспектов лекций
Сергея Сергеевича, и изредка, под настроение, листаю их.
А кто из геофаковцев не помнит наших «родных» преподавателей?
Из чьей памяти их образы и память о них могут выпасть?..
1 июня 2003
Помните первые строки бессмертного «Острова сокровищ» Роберта
Стивенсона, его первой главы «Старый морской волк в трактире
'Адмирал Бенбоу'» -
«Сквайр Трелони, доктор Ливси и другие джентльмены попросили
меня написать всё, что я знаю об Острове Сокровищ. Им хочется,
чтобы я рассказал всю историю, с самого начала до конца, не
скрывая никаких подробностей…И вот в нынешнем, 17.. году я мысленно
возвращаюсь к тому времени, когда…»
И вот в нынешнем, 2003 году я мысленно возвращаюсь к тому времени,
когда мы были молодыми, и жизнь крутила нас в водовороте лекций,
семинаров, летних студенческих практик, курсовых проектов и
экзаменационных сессий. К тому времени, когда мы начали работать,
может быть, формально изменив своей специальности, как это случилось
со мной. Но связи с нефтяной промышленностью я никогда не терял,
что и было учтено компанией «Лукойл», когда, провожая в апреле
2002 года меня на «заслуженный отдых» (так написано в приказе),
вычислившей, что у меня 38 лет стажа в нефтяной промышленности
и топливно-энергетическом комплексе и «присудившей» мне солидную
толику негосударственной пенсии.
Воспоминания мои, как видите, хаотичны по времени и месту.
Пишу о том, что всплыло из глубин памяти в данный момент (чтобы
не забыть). Черновика я не веду, пишу прямо за клавиатурой,
только правлю по ходу дела опечатки и ошибки, о которых мне
подсказывает компьютер. Встаю в семь утра, тщательно «пилю»
бороду Жиллетом, и, принимаясь за домашние дела, обдумываю следующую
«главу». В памяти моей, как в детском калейдоскопе, возникают
и сменяются люди, события время. Потом сажусь за компьютер,
а мой кот Базиль, здоровенный котяра, устраивается у меня на
коленях.
Кстати, о «Жиллете». Я всё время брился электрической бритвой.
Только в начале студенческой поры я брился старой отцовской
бритвой, прошедшей вместе с ним всю «его» войну (хотя, что там
говорить, и мою тоже - я помню многие эпизоды той войны 41-45
годов), бритвой, которую я привёз с собой из Грозного и храню
до сих пор. Лезвиями «Жиллет» стал пользоваться со времени войны.
…А Вадик Данилов, помню, в молодости брился опасной бритвой,
тоже отцовской, «подправляя» её на кожаном ремне. Он взял её
с собой и на практику в Малгобек в 1958 году…
«Шли годы. Бурь порыв мятежный
Рассеял прежние мечты…»
Война заставила многое в жизни изменить. И многому научила.
Не было света, газа, воды, город во мраке и дыму, он уничтожался
равными усилиями обеих противоборствующих сторон, а надо было
жить, выжить. Надо было что-то кушать, как-то греться. Хорошо,
что зимы в Грозном мягкие - но это хорошо, когда квартиры отапливаются.
В этих тяжёлых условиях нашей жизни приходилось брать пример
с героев любимого детворой романа Жюля Верна «Таинственный остров»
- ведь они оказались в таких же, если не хуже, условиях, но
выжили, всё делая своими руками. Этот роман я вновь перечитал
тёмными зимними вечерами января 1995 года, кутаясь с головы
до ног в большой шерстяной плед, при свете огарка свечи. Это
было на Фасадной улице, что позади ДК Ленина в Заводском районе…
…в ресторане «Терек» в парке ДК Ленина мы, всем составом нашей
тематической партии во главе с Татьяной Васильевной, в 1965-68
годах, отмечали ежегодную защиту отчёта о проведённых работах.
Мы заказывали «фирменные» блюда - лапшу по-дунгански и эскалоп,
запивая их парой-тройкой бутылок сухого грузинского вина…
…куда мы убежали из «Берёзки» 3 января 1995 года к деду, Ивану
Тарасовичу Косенко, после того, как в соседний дом попал снаряд,
и упала вся стена 5-этажного дома, обнажив все квартиры - стали
видны комнаты, ванные и повисшие на трубах бесполезные батареи
центрального отопления. Мы с ним научились делать свечи из толстой
квадратной плиты парафина, распиливая его на прямоугольные части,
вдоль которых пропиливали ножовкой каналы до середины куска.
В канавку укладывали толстую нитку и заделывали её парафиновой
крошкой - такой свечи хватало на два вечера.
Для отопления мы сделали «буржуйку» из выварки, а на дрова
валили деревья, распиливали их на кругляши высотой сантиметров
30 и затем кололи на поленья. Более длинные поленья не помещались
в «буржуйку». Сделав «буржуйку» мы уже готовили на ней дома,
а не во дворе, как первое время. В доме жили только пять семей.
Из кирпичей мы сложили очаг, накрыли его чугунной плитой от
печки, и на этом очаге все семьи готовили незамысловатую еду
из старых запасов. Когда начинался обстрел, мы убегали со двора
в подвал и выглядывали из-под навеса над входом в него. Кастрюли
бурлили на огне, надо было бы помешать варево, но было страшно
выйти из подвала.
Рядом с домом деда была воинская часть МВД, в которую когда-то,
во время моей «службы» в пожарной части в марте 1978 года, нас
возили три раза в день из Заводского района на завтрак, обед
и ужин в солдатскую столовую. Ели мы тогда солдатскую еду, в
основном перловую и гречневую каши, правда, наше меню «сдабривалось»
офицерским пайком (всё же мы были офицерами, старший по званию
из нас был майором). От этой еды, а главное, благодаря регулярному
питанию, мы хорошо поправились и солдатские гимнастёрки с трудом
сходились на нашей груди - это зафиксировано фотодокументами
тех мартовских дней.
Вспоминаю одно из занятий во время этой нашей «службы» и некоторые
события, приключившиеся с нами в те дни. Служили мы, вместе
с нашим однокурсником Геной Беленко, в ВПЧ-10 (10-я военизированная
пожарная часть) в Заводском районе, которая располагалась при
одном из нефтеперерабатывающих заводах. Жили мы на территории
части, в большой комнате на первом этаже, и спали на двухъярусных
солдатских койках. С нами жил и наш «денщик», старшина, уже
довольно пожилой «служивый» пожарник. Однажды ночью мы все проснулись
от сигнала тревоги - где-то возник пожар. Я не успел сосчитать
до пятнадцати (!), как пожарные машины выехали из гаража и умчались
в ночь.
В стенах коридора второго этажа, где ночевал дежуривший пожарный
расчёт, были ниши с гладкой трубой диаметром, примерно, 50-60
сантиметров, уходившей вниз, в гараж. По ней солдаты расчёта
спускались в гараж, обняв её руками и ногами. Одежда - пожарная
брезентовая роба и сапоги - были сложены особым образом. Заплечные
лямки ребята подхватывали большими пальцами, совали ноги через
брючины в сапоги, поднимали руки вверх - и роба опускалась на
плечи. Также, подхватив куртку и подняв руки, они в один миг
одевали её. Каска одевалась уже «на ходу», когда они бежали
к машине, уже готовой выехать. Все это нам показывали уже на
занятиях.
Одно из занятий проходило на тренировочной 4-этажной стене.
Надо было спуститься по этой стене, обвязавшись канатом, с 4-го
«этажа» на землю. Наш руководитель, капитан Герасимов, показал,
как это делается, в три прыжка по стене достигший земли. Мы
поднялись на верх стены по лестнице и выглянули наружу. Когда
стоишь на окне 4-го этажа, почти снаружи, кажется, что ты в
самолёте, земля где-то далеко внизу. Некоторые, и Гена Беленко,
отказались и спустились по лестнице снова на землю. Я все же
решился. Один конец каната держал наш старшина-«денщик», другой
был на земле. Я перекинул канат за спину и, держа его руками,
вылез на стену спиной к «пропасти», пока ещё стоя на окне. Если
свести руки вперёд, канат плотно облегает тело и тормозит спуск.
Если же развести руки шире, начинаешь скользить по канату вниз.
Но легко было смотреть со стороны на капитана! Я сполз по стене,
как куль с мукой, но всё же спустился. Каскадёров или пауков
из нас не получилось, но какие ощущения, доложу я вам!..
Хорошие подобрались на «службе» ребята. Помню всех, и есть
групповая фотография на память о службе. Было несколько молодых
ребят из станиц - как они пели свои казачьи песни по вечерам
после занятий! Я попросил их спеть старую казачью песню, которую
любил петь муж моей тёти Тани, отцовой сестры, Георгий Самойлович
- крупный, сильный казак, с бритой головой, удивительно похожий
на легендарного Котовского. Он был директором 15-й школы, что
была на проспекте Орджоникидзе в ту пору, когда по нему ходил
до вокзала трамвай маршрута 6. Это была песня «Ой, на горi тай
жнецы жнуть» - и ребята знали и спели её.
…Я хорошо помню этот трамвайный маршрут номер 6, который
ходил по проспекту Орджоникидзе до вокзала. Слишком много раз
я ездил на нём и в СевкавНИИ (переходя потом пешеходный мост
над железной дорогой и выходя на улицу Боевую, по которой когда-то
ходил мой отец в ГрозНИИ), и в "пятиэтажки" на улице
Спартака. Разъезд был рядом со школой №15, маленьким одноэтажным
зданием, построенным ещё до революции, директором которой был
до 1952 года муж моей тёти (директора школы №4, в которой я
"родился" и прожил до 1942 года) Георгий Самойлович,
гребенской казак, по внешности "вылитый" Котовский.
В здании этой школы я когда-то проводил занятия по программированию
с геофизиками нашего треста и со слушателями других организаций
(занятия оплачивались московским институтом повышения квалификации,
слушатели сдавали мне экзамен и получали «корочку» по окончании
курса). Трамвайное кольцо этого маршрута у вокзала окружало
маленький дом из ракушечника, в котором когда-то, в начале прошлого
уже века, жила мама моего одноклассника Валеры Блискунова (я
часто упоминал его в моём рассказе) - отец её, дед Валеры, работал
на железной дороге. Маршрут просуществовал до середины 70-х
годов…
А забавные случаи на нашей службе, до которых я, наконец, добрался,
случились такие. Каждый раз, когда мы возвращались с ужина в
свою пожарную часть, капитан оставлял одного из нас, по расписанию,
на соседней ВПЧ-9 на ночное дежурство. Настало время моего дежурства.
Молодой чеченец, командир дежурившего в ту ночь расчёта, построил
всех бойцов и познакомил нас друг с другом, сказав, конечно
в шутку, чтобы бойцы слушались меня, как его самого. Командир
ознакомил меня с их распорядком, с расположением объектов, на
которые они выезжают в случае пожара, со службой и прочим. На
стене их дежурного помещения увидел я схему расположения ближайших
детских садов со списками детей, остающихся на ночь. На мой
вопрос он ответил, что после двух трагедий, когда в огне пожаров
сильно пострадали дети, ночные нянечки вышли из доверия. Он
рассказал, что в одном саду нянечки, уложив детей спать, стали
гладить постельное бельё и какие-то лоскуты марли, да и заснули.
От утюга загорелась марля, и огонь перекинулся на комнаты. Пожарная
машина приехала быстро, двери заперты, дети и нянечки кричат.
Чёрный, служебный вход закрыт был, как всегда, навечно. Но для
пожарников запертые двери ерунда, они были в миг взломаны, и
тут на бойцов посыпались старые вёдра, швабры и прочий скарб.
Сколько детей нянечки не помнят, их бойцы искали в дыму по всем
комнатам, под кроватями и в закутках, но двоих нашли слишком
поздно. С тех пор пожарники вели счёт «ночным» детям в детских
садах.
Мы с командиром поиграли в шахматы, а потом я пошёл на второй
этаж спать. Ко мне подошёл один из бойцов и сказал, что ночью
должна быть учебная тревога, и что он меня разбудит. И правда,
часа в три ночи меня разбудили, и я быстро оделся. А тут и тревога.
Я бегом вниз и сел с командиром в кабину одной из машин, и мы
помчались на большой скорости в черноту ночи. Ворота на объект
«возгорания» на территории крекинг-завода были заперты, постовой
спал. Ругань повисла в воздухе - время-то идёт. Передним бампером
ворота сняли и домчались до объекта - какие-то склады рядом
с градирней. Быстро размотали шланги, подсоединили их к гидрантам
и пустили воду, а часть бойцов, в полном, конечно, обмундировании,
разбежалась вдоль склада со штурмовыми лестницами. (Так и стоит
перед глазами эта «тренировка», когда я пишу эти строки). Тут
появилось, как из-под земли, высокое начальство, и стало разбирать
результаты, указывая на отдельные ошибки бойцов.
Другому моему сослуживцу по пожарной службе, Ване Карпинскому
из станицы Надтеречной, не повезло на таком же ночном дежурстве,
уже в конце срока службы. Была такая же тренировочная тревога,
он тоже лёг поспать, но никто не разбудил. А когда раздалась
трель громкого боя, он не успел надеть даже один сапог, как
весь расчёт уехал…
7 июня 2003
Другой случай нашей пожарной службы, уже забавный, произошёл
также со мной.
Как-то утром с нами проводились практические занятия по тушению
пожара. На занятия прибыло высокое начальство из Управления
пожарной охраны, среди которых не было, к моему сожалению, моего
одноклассника Виталика Новаковского…
Виталик окончил Харьковское училище пожарной охраны, работал
сначала в Баку, где принимал участие в тушении печально знаменитого
большого пожара на Нефтяных Камнях. В тушении пожара принимали
участие и грозненские пожарники - одна из лучших пожарных служб
нефтяной промышленности. Позже, работая уже в Грозном, Виталик
тушил катастрофический пожар на разведочной скважине №57 в Эльдарово.
Несколько дней пожарные расчёты не могли подавить огонь, мощной
струёй выбивающийся из земли. Пожар возник, как было установлено,
из-за слабого превентера в устье скважины. Превентер был не
наш, сделанный на заводе «Красный Молот», а румынский. Бур вошёл
в нефтяной пласт с аномально высоким пластовым давлением, что
не редкость на нефтяных площадях Чечни.
…В наших грозненских НИИ велись специальные работы по методике
разработки месторождений с АВПД и по конструированию геофизических
приборов для исследования скважин на горизонты с АВПД…
Мощным давлением нефти из скважины сорвало превентер, который
не удержал давления. Превентер ударился о буровую вышку, от
удара выбились искры, и нефтяной фонтан загорелся. Решили, и
уже начали бурить рядом две наклонные скважины к этому пласту,
к самой «пятке» фонтанирующей огнём и нефтью скважины, чтобы
опустить заряд взрывчатки, взорвать его на глубине и задавить
фонтан. Но всё же вскоре подавили огонь, сбив его с помощью
реактивных двигателей самолётов.
…Начальство приехало наблюдать за нашими учениями. На территории
ВПЧ разложили огромные металлические «противни», налили в них
нефть и бензин и подожгли. Часть противней мы тушили песком,
часть пеной. Мне выпало тушить пеной. Тушили мы вдвоём с Колей
Третьяком из Червлённой. Пена идёт по широкому, усиленному стальными
кольцами шлангу, и выходит из широкого раструба, похожего на
ведро. По бокам раструба располагались четыре ручки. Мы с Колей
взялись двумя руками за эти ручки и подтянули шланг к противню.
Начальство подошло ближе, что их и погубило. Гена Беленко -
а кто же ещё, кроме нашего весельчака (см. фото геофизиков 1956
года), неиссякаемый источник анекдотов по ночам в нашей казарме,
от которых мы закатывались от смеха, вытирая слёзы руками, мог
это сделать - открыл на пожарной машине задвижку до конца. Сильная
струя пены сотрясала шланг, мы с Колей с трудом удерживали в
руках раструб - скорее раструб «водил» нас, чем мы с Колей его.
Пена из раструба вылетала во все стороны, в том числе и на группу
инспектирующих учения начальников. Они были в пене с ног до
головы, не успев разбежаться, но мы с Колей всё же потушили
противень…
Старые слова старого кинофильма «Девушка спешит на свидание»
«Страна спешит и весело хохочет,
И солнце улыбается
И песней заливается страна…
…Нам радость без боя сдаётся,
Нам счастье ключи отдаёт…»
Отдаёт ли нам сейчас счастье свои ключи, и куда сейчас спешит
страна? Есть ли время у неё оглянуться на прошлое, вспомнить
всё, что было в нашей жизни?..
Я часто думаю теперь, что судьба грозненцев, коренных грозненцев,
проживших в родном городе всю жизнь и вынужденных покинуть его
в 90-х годах до войны, или то, что осталось от города после
войны, покинуть его по не зависящим от них обстоятельствам,
похожа на судьбу эмигрантов, покинувших родину в годину революционных
потрясений. Нам только теперь понятна вся глубина их отчаяния
- отчаяния людей, потерявших очень многое в жизни, потерявших
навсегда ту часть земли, на которой родился и вырос, отчий дом,
куда можно было бы вернуться, как возвращаются в далёкое детство,
потерявших навсегда родную землю, в которой можно было бы остаться
в конце жизни. И осталась у нас только память о ней, память
о прошлом - и кажется оно нам теперь только счастливым и беззаботным…
8 июня 2003
«Не пробуждай воспоминаний
Минувших дней, минувших дней -
Не возродить былых желаний
В душе моей, в душе моей…»
Но воспоминания минувших дней уже, может быть неосторожно,
пробуждены (спящая собака разбужена) и прошлое как бы оживает
и переживается вновь.
…Лето 1993 года. Город как будто опустел. Внешне всё было как
прежде - те же улицы, те же дома, но резко сузился круг общения.
Подавляющее большинство друзей и знакомых покинуло Грозный,
остались лишь единицы. Последними из моих знакомых покинули
город мои соседи, актёры театра Майя Аркадьевна Слуцкая и Николай
Павлович Жирнов. Мы оказались в вакууме. Странное было ощущение
- вокруг всё родное, знакомое, а ты как в чужом городе, где
никого не знаешь. Снова вспоминаю моего любимого Омара Хайяма:
«Где вы, друзья! Где вольный ваш припев?
Ещё вчера, за столик наш присев,
Беспечные, вы бражничали с нами…»
Но не уехал ещё пока Валера Блискунов, ещё жив был Саша Филатов,
погибший в эту проклятую войну. Кстати, в это лето 1993 года
он был волосок от гибели. Помните сильный ураган, обрушившийся
на город 17 июня. С утра ничто не предвещало непогоды. Около
полудня я пришёл в ГИПРОгрознефть (институт уже наполовину опустел,
многие сотрудники покинули город, коридоры и комнаты были непривычно
малолюдны). Находился я в комнате на втором этаже, принадлежавшей
отделу автоматизации проектных работ, окна которой выходили
на улицу Репина - на здание ЦНТБ и КИВЦа объединения Грознефть…
Я близко знаком со многими сотрудниками отдела АПР ГИПРОгрознефти.
Отдел создан усилиями Бориса Ивановича Лугового, главного технолога
института. Он «пробивал» свою задумку автоматизировать все этапы
проектных работ. Некоторое время я сотрудничал с ним. Благодаря
его неуёмной энергии институт приобрёл ЭВМ «Минск-22», оборудовал
прекрасный машинный зал, позже были приобретены графопостроители,
а в предвоенные годы несколько персональных компьютеров. В предвоенный
1994 год Борис Иванович снова обратился ко мне, на этот раз
с предложением организовать перевод всего архива чертежей в
файлы графического формата. Полагаю, руководство института начало
думать об эвакуации института из Грозного, но без «явной» эвакуации
архивов, чего новые власти Чечни не допустили бы. Эти работы
так и не начались из-за отсутствия технической возможности их
осуществить. Но я был рад снова в этот год близко сойтись с
Борисом Ивановичем, мы взаимно симпатизировали друг другу.
…Набежали тучи, быстро потемнело, поднялся сильный ветер и
началась гроза. Ветер быстро усилился, и началась настоящая
буря с ливнем. По улицам потекли реки дождевой воды, хлопали
раскрытые окна, ветер ревел так, что не было слышно звона стекла
разбитых окон. Деревья падали, обрывая провода. Осторожно раскрыв
окно, я выглянул наружу - страх и ужас! Из подворотни боковых
ворот со двора института вырывались потоки воды, через которые
с трудом переправлялся какой-то мужчина. Это был Саша Филатов.
Вдруг прямо перед ним, поперёк улицы Репина упал большой, старый
пирамидальный тополь, едва не накрыв Сашу. Я крикнул ему, он
поднял голову и прокричал: «Слава, видал! Чуть не на меня».
Буря бушевала ещё долго, успокоилась только к закату солнца.
Домой пришлось добираться босиком, закатав брюки выше колен.
Улицы были затоплены потоками воды, кругом валялись упавшие
деревья и сломанные ветки. Редкий для Грозного природный катаклизм.
Однако припоминаю ещё один. За двадцать лет до этого урагана,
зимой 1973-74 года на Грозный обрушился сильнейший мороз. Температура
упала до -30 и более. Для нашего города это просто катастрофа.
Помню, в какое положение попали жильцы «пятиэтажек» на улице
Спартака, что за вокзалом. Дом, как и ряд других домов, отапливался
своей котельной, куда подавался газ. Газ не сухой, какой был
на кухнях, а жирный. От сильного мороза он «загустел» на стенках
труб, давление сильно упало и батареи были практически холодными.
Все стали включать электрические обогреватели, часто самодельные
и из-за перегрузок на трансформаторах выбивало «масленники»
(предохранители). Дома погружались во тьму. И это при морозе
более 30 градусов. Мы опускали «уши» на шапках, и я впервые
в жизни видел, как по краям шапки оседал иней от дыхания.
В 1994 году в городе не осталось практически никого из близких
знакомых и друзей детства, только Володя Колесников. Душа пребывала
в смятении и тревоге - что же будет дальше? Что ждёт нас, оставшихся
в ставшем как бы чужим городе, где всё знакомо с раннего детства.
Уже тогда, не зная, что через два года я навсегда покину его,
я прощался с моим городом. Я бродил по улицам своего детства,
заходил в наш институт (в старое здание) и проходил по всем
этажам, из конца в конец его коридоров, и студенческие годы
живо воскресали в памяти. Заходил туда, где я часто бывал в
прежние годы - в КИВЦ, в ЦНТБ, в трест Грознефтегеофизика, в
ГИПРОгрознефть к Борису Ивановичу Луговому, в Статуправление
- просто повидать знакомые лица ещё не уехавших людей и поболтать
с ними. Я как бы цеплялся за прошлое, уходил от надвигающейся
тревожной неизвестности.
Это как-то успокаивало моё смятение. И сейчас во мне живы ощущения
тех тревожных дней, и сейчас, как это ни парадоксально, я согласился
бы пережить их заново. Мне трудно передать словами, почему…
Скоро, уже скоро я вернусь к нашим преподавателям, к нашему
институту…
